ДЖЕБРАН (Gibran) Джебран Халиль (1883-1931) - ливанский писатель, философ, художник. Глава школы советской арабистики И.Ю. Крачковский считал Д. “властителем дум на Арабском Востоке”, “... одной из самых крупных и оригинальных фигур современной арабской литературы ...”. Д., один из самых популярных и на Востоке и на Западе арабских авторов 20 века, родился в обедневшей семье христиан-маронитов, эмигрировавших из Ливана в США (1895). Определяющее влияние на формирование взглядов Д. оказали Ф.Х.Дэй, У.Б.Йитс и О.Бердсли. В то время Д. занимался рисованием, интересовался сюжетами мифологии и древней истории. Одним из любимых писателей для Д. стал М.Метерлинк, произведения которого он пытался иллюстрировать, а также У.Б.Йитс, У.Уитмен, Р.У.Эмерсон и английские поэты-романтики. В 1898-1902 Д. завершает свое образование в “Мадрасат аль-Хикма” (“Училище Мудрости”, Бейрут), представительном национальном учебном заведении Ливана. Там Д. изучал труды просветителей Арабского Востока (А.Ф.аш-Шидйака, А.Исхака, Ф.Марраша и др.), идеи Ж.-Ж.Руссо и французских энциклопедистов, а также романтическую литературу Франции. С 1902 Д. жил в Бостоне и Нью-Йорке, где в 1904-05 были изданы на арабском языке его первые произведения “Видение”, “Огненные буквы”, “Жизнь любви”, эссе “Музыка”. В тот период Д. была особо близка духовная жизнь бостонских интеллектуалов, находившихся под влиянием восточных религиозно-философских учений. В 1904 состоялась первая выставка художнических работ Д., где состоялась его встреча с М.Хаскелл (директором женской гимназии Бостона), определившей его судьбу художника и литератора. С 1908 он совершенствовался в живописи Школы изящных искусств и Академии Жулиан (Париж), участвовал в престижных выставках и конкурсах, начал серию портретов деятелей культуры (О.Родена, К.Дебюсси, Э.Ростана, Сары Бернар и др.), написал сборник “Мятежные духи” (1908), повесть “Сломанные крылья”, стихотворения в прозе “День моего рождения”, “Голос поэта”, перевел на французский язык свою новеллу “Марта из Бана”. В 1910 Д. возвратился в Нью-Йорк, центр культурной жизни арабских иммигрантов в США, где издал свои главные произведения: “Сломанные крылья” (1912), “Слеза и улыбка” (1914), “Безумец” (1918), “Шествия” (1919, темой которого стал руссоистский “естественный человек”, свободно общающийся с природой, сознавая при этом свое с ней единство), “Предтеча” (1920), “Бури” (1920), “Удивительное и чудесное” (1923), “Пророк” (1923, принесшее ему мировую известность, выдержавшее десятки изданий в Европе, США, арабских странах и переведенное на многие языки мира), “Песок и пена” (1926), “Иисус сын человеческий” (1928), “Странник” (1930), “Боги земли” (1931), “Сад пророка” (1933, посмертная публикация). Сочинения Д. издавались также и на Востоке (в Египте и Сирии). Д. был одним из немногих двуязычных авторов, достигших вершин стиля на двух разных языках: первые свои произведения он писал по-арабски, а после сборника “Безумец” стал писать по-английски. Философско-литературное и художническое наследие Д. сопоставлялось исследователями его творчества с творчеством Блейка, Уитмена, Новалиса, Ницше, Унамуно. В своих работах Д. пытался, как пишет В.Марков, “... осуществить идею органического слияния принципов разных видов искусства в творческом акте художника, ... достичь внутреннего единства формы, сплава музыкальной гармонии, ритмико-интонационного рисунка стихотворно-прозаического текста и пластических образов своей живописи и графики, иллюстрирующей его книги. Своеобразное и выразительное художественное творчество Д. было высоко оценено современниками, называвшими его “Уильямом Блейком XX века”. Тема Искусства была постоянной для Д., который значимость его определял так: “... Если история - зеркало времен, то ты - рука, что отшлифовала и отполировала поверхность этого зеркала. Если знание - лестница, ведущая человека в надзвездный мир, то ты - воля, что возводит и хранит ступени этой лестницы ...”. Д. писал, что искусство - это “... шаг из природы в Бесконечность ...”, произведение искусства – это “... туман, изваянный в образ ...”, а музыка – это “... язык душ ...”, который выражает суть жизни. Гармонию и ритм Д. вводит в область философского осмысления существования человека в мире. Романтически страстный исследователь, Д. пишет о значимости для него творческого воображения в самопостижении и познании реальности: “... Поэт ... наполняет свой кубок ... вином воображения, а воображение - вожатый, что возглавляет шествия жизни к Истине и Духу ...”, а между воображением и “... и обретением желанного лежит пространство, которое человек может преодолеть лишь своим страстным стремлением ...”. В раннем литературном творчестве, для которого характерны радикально бунтарские настроения, Д. следовал канонам великих арабских просветителей. Для Халиля—безбожника (из одноименного произведения), выступившего против религиозно-политических властей и изгнанного из религиозной общины юноши-“еретика”, взывающего с мольбою к Свободе, идеалом совершенного общества стала отмена освященных религиозной традицией условностей и законов, порождающих несправедливость, т.к. человек “... призван быть счастливым на земле, знать пути к счастью и всюду проповедовать во имя счастья ...”. Представления раннего Д. о разумном обществе вытекали из идеи “естественного человека” и теории общественного договора Ж.-Ж.Руссо о ненасильственной реализации такого идеала, достижения всеобщего равенства, утверждения достоинства и прав человека. Произведением “Сломанные крылья” Д. затронул важную в мусульманской и христианской арабской просветительской литературе феминистическую тему. Героиня произведения, Сельма Караме, как птица со сломанными крыльями, мечтает о свободе, но не в состоянии вырваться из клетки - среды, где определяющими являются патриархальные нравы и вековые обычаи. Трагизм произведения определен столкновением двух нравственных принципов: болезненно-героического духа безрассудной “любви к року”, смиренно приемлющего любую судьбу, и независимого духа обновления, восстающего против отживших норм и ценностей для свободного созидания нового начала. Жажда свободы сочетается в те годы у Д. с любовью и состраданием ко всем презренным и отверженным: “... Я полюбил свободу и любовь моя росла, как росло мое знакомство с рабством людей, плененных несправедливостью и унижением ...”. Д. писал, что “... вглядевшись в свою душу, я увидел, что ей ненавистны законы, установленные людьми для людей, и претят традиции, наследуемые потомками ... Я знаю, что принципы, легшие в основу моих сочинений, это отзвуки духа большинства людей, населяющих этот мир, поскольку устремленность к духовной независимости для нашей жизни значит то же, что сердце для тела ... Примет ли арабский мир мое учение или оно исчезнет и рассеется, словно призрак? ... Я пришел, чтобы сказать слово, и я его скажу. А если смерть меня вернет раньше, чем я его произнесу, его скажет завтрашний лень. Завтрашний день не оставит тайну скрытой в книге бесконечности... Я пришел, чтобы быть для всех и во всех; то, что я делаю сегодня в одиночестве, будущее возвестит перед людьми ...”. Время до и в период 1-й Мировой войны для Д., жившего на рубеже Востока и Запада и испытывавшего на свое философское и художественное сознание определяющее влияние учений А.Шопенгауэра и Ф.Ницше, стало временем духовных потрясений, ощущений невозможности бестрагического существования в разрушающемся мире. Д. уже не интересуют “сильные в своей слабости” личности (Сельма Караме из “Сломанные крылья”), покорные деснице рока, не смеющие противиться игре “слепой силы”, бессмысленной, властвующей над судьбой человека, страшащегося свободы, не могущего стряхнуть с себя оцепенение и в презрении к самому себе влачащего жалкий удел. “... Я сочувствовал вашей слабости, о сыны моей матери, но это лишь увеличивало число слабых и равнодушных и не привнесло в жизнь ничего ценного ... Я любил вас, о сыны моей матери, но эта любовь принесла вред мне и не пошла на пользу вам. Сегодня я ненавижу вас, но эта ненависть - поток, который смывает только сухие ветви и разрушает только ветхие дома ...”. Выступая против 1-й Мировой войны как “величайшей несправедливости”, Д. однако надеялся, что война станет бурей, тем потоком, который сможет очистить мир арабов и восточных наций от лжи и насилия, и выступал против пацифизма “вселенского мира”, против “... болезни к Миру, которая прокралась в восточные нации и привела их к упадку ...” (буря у Д. - это стихия, крушащая все отжившее, освобождающая от всего ложного, будь то боги, мысли, желания, “... от всех цепей Вчера ...”). Д. - один из основателей арабского философско-литературного романтизма первой трети 20 века, явившегося одним из следствий арабского национального культурного возрождения “Ан-Нахды” в искусствах, литературе и философии в 19 веке. К концу 19 века Арабское Просвещение уже вступило в период завершения, а философско-литературный романтизм начал только обретать собственное лицо, находясь под влиянием традиций Европейского Просвещения. В начале 20 века определились отношения интеллигенции Арабского Востока к ценностям двух культур - западной и национальным. Культурно-идеологическая ориентация на евроамериканскую цивилизацию соседствовала в то время с ориентацией на возрождение арабского классического культурного и духовно-религиозного наследия. К 1920 г Д. стал лидером сиро-американских литераторов, иммигрировавших в США из Сирии и Ливана и сыгравших определяющую роль в истории арабской культуры 20 века. “Писательская лига” “братьев по духу Истины”, возглавляемая Д., содействовала развитию арабского литературы и языка в США и на Арабском Востоке; их сочинения на арабском языке печатали альманах “Писательской лиги”, газета “Ас-Саих” (“Путник”), журнал “Аль-Фунун” (“Искусства”), издававшиеся в Нью-Йорке. Д. считал, что арабская нация не является “нацией с прошлым”, а “только ей есть что сказать миру”. Когда же “... арабскую литературу узнают на Западе, ее почтут одной из богатейших в мире ...”. Д. выступал за коренные изменения в жизни современного ему Востока. М.Нуайме писал о Д.: “... Бунт есть не что иное, как одна из его ипостасей. Ведь он революционер, а начало революции – бунт ... он не только сын своего времени, но плод чувств и стремлений нации ... В поэтических и прозаических произведениях Д. бился пульс страны и трепетало ее сердце ...”. Д. писал: “... Молодая страна может породить новую форму духовной сущности... и, кажется, мне предстоит вводить это новое сознание, а не хранить молчание ...”. В представлениях Д. тех лет, США и Советская Россия стали выразителями “нового сознания”, характеризуемого Д. как “... устремленное к благу и реальности ...”. Но общественное сознание арабских наций того времени полностью определяли религиозные тенденции. Перед сиро-американцами, помимо всего прочего, встала необходимость разрешения проблем веротерпимости, религиозной разобщенности, снятия межконфессиональных трений, которые были связаны с крайней перенапряженностью религиозной ситуации Ливана того времени. Первая треть 20 века была временем общего кризиса ортодоксальных канонических религий. Жаждавшие духовности отходили от традиционных официальных вероисповеданий к теософическим учениям, предлагавшим новые формы моральной практики и религиозного целостного постижения мира. Для Д. же, имевшего опыт общения с носителями самых разных религиозных воззрений, были одинаково неприемлемы и атеизм и религиозный догматизм. Д. выступал против фанатизма и односторонности “... религии, похороненной в книгах, и суеверий, занявших ее место ...” и стремился к синтезу общечеловеческой романтической религии, которая смогла бы разрушить границы государств и слить их народы воедино. Д. в процессе синтеза различных религиозно-философских течений давал неортодоксальное толкование тех христианских символов, образов и тем, к которым он обращался. Незадолго перед уходом он ответил отрицательно на прямой вопрос, христианин ли он. Иисус в понимании Д. - человек бунтующий, ищущий воплощения идеала в этом мире. “... Он пришел не затем, чтобы сделать боль символом жизни, а чтобы сделать жизнь символом истины и свободы ...” (“Распятый Иисус” из сборника “Бури”). В эссе “Иисус сын человеческий” Д. выводит Иисуса не как Христа, а как человека, как “борца среди борцов”, “поэта среди поэтов”. Убежденность Д. в высшей ценности духа, “... держащего поводья жизни ...”, является определяющей характеристикой его романтического мироотношения. Человек, “... краеугольный камень всех тварей ...”, всегда был главным предметом внимания Д. как литератора и философа. По Д., человек, утративший связи с Природой, нуждается в приближении к ней, слиянности с нею и открытости Вечности: “... Я был от Вечности - и вот я, и я пребуду до конца века, и нет бытию моему завершения ...” (“Песня человека”, одно из ранних произведений Д.). Человек Д. устремлен для бесконечного совершенствования в сфере идеала эстетического, где тождественны Красота и Истина. Для раннего Д. типичны мысли о едином человечестве, великом братстве людей, скрепленном единством духа, о “... бытии для всех и во всех ...”. В “Видение” из сборника “Бури” Д. пишет, что Жизнь “... без Любви подобна дереву нецветущему и бесплодному ... Жизнь, не знающая Бунта, подобна временам года без весны ... Жизнь, не знающая Свободы, подобна телу без души ... Любовь и то, что она порождает, Бунт и то, что он созидает, Свобода и то, что она умножает, - суть три явления божиих. И бог есть Совесть разумного мира! ...”. Этим выражена сущность романтизма Д., для которого высшее выражение всей полноты жизни и осмысленности бытия раскрывается через безраздельное слияние Любви, Бунта и Свободы. В.Марков пишет: “... Присущее Д. ясное сознание драматизма бытия и трагическое чувство жизни определяют истолкование им ее подлинного содержания как трагедии. Познание жизни для него имеет смыслом разгадывание ее тайнописи, раскрытие и расшифровку ее символов, проникновение за призрачный покров зримого мира, за которым угадывается сокровенно и вечно присутствующий пантеистический дух. Мельпомена, богиня трагедии, освобождает дух человека от “одежд материи” и на своих крыльях возносит его ввысь. Земля простирается перед ним как страницы книги и тайны людей - строки на них. В страхе стоит человек подле богини трагедии и, созерцая тайны человека, пытается истолковать символы Жизни (“Видение”) ...”. В творчестве Д. постоянно присутствуют мотивы затерянности и одиночества человека в мире. Не приемля ни прогресса Запада, ни феодальной системы на Арабском Востоке, герои его произведений спасаются в одиночество, в жизнь “... для духа и сердца, мысли и тела ...”. Для них город как символ цивилизации урбанизма - это “... огромное старое, могучее, но прогнившее дерево, корни которого разрослись во мраке земли, а ветви поднялись к облакам, но цветы его - это алчность зло и преступления, а плоды - горе, несчастья и тревоги ...”. Д. пишет: “... Жизнь - это остров в море одиночества и уединения ... и скалы его - желания, деревья - сновидения, цветы - отрешенность, а родники - жажда ... Я чужой в этом мире ... и нет на свете ни единого человека, кто знал хотя бы слово на языке моей души ...”. (это перекликается с тем, что пишет герой фантастической новеллы П.Вежинова “Синие бабочки” философ Син Темный: “... Куда стремишься ты, слепое существо ? К какому темному морю текут реки твоих желаний ? У тебя нет глаз, они слепы к чудесам, что окружают тебя. У тебя нет слуха, ты не слышишь глас истины. Синие льды полюсов заморозили твое сердце. Для чего твой холодный разум и для чего твои мертвые руки, если все, что они создают, печально и бессмыссленно ? ...”.). Эти мотивы соприкасаются с мотивами “мудрого безумия”, в котором смятенный дух получает “... свободу и безопасность; свободу одиночества и безопасность от того, чтобы быть понятым, ибо те, кто понимает нас, порабощают в нас нечто ...”. Мудрое “безумствование” противопоставлено у Д. “совершенному” миру людей с их “... непреложными законами и строгим порядком, ... приведенными в стройные системы мыслями, упорядоченными мечтаниями, ... исчисленными и выверенными представлениями ...”, где каждый от каждого отделяется стеной кажущести, за которой остается “... непознанным и недосягаемым ...” истинно человеческое “я”, обитающее в “... доме молчания ...” с его “... фальшью, поддельностью, ханжеством ...”. Безумец-одиночка мучительно и безуспешно пытается, не изменяя своим идеалам, обрести подлинного себя. Обреченный быть Иным, всем Чужим и всему Чуждым, “Безумствующий” задает вопрос: “... Для чего здесь я, боже, я - незрелое семя неосуществленной страсти, обезумевшая буря, что не ищет ни востока, ни запада, сбившийся с пути осколок сгоревшего светила? Для чего здесь я, о бог затерянных душ, сам затерянный среди богов? ...” (сборник “Безумец”). Однако Предтеча (в одноименном сборнике) пытается снятием непонимания все же решать проблемы “Подлинности” и “Неподлинности”, “Лица” и “Личины”. Он вынужденно скрывает свою любовь и нежность к людям, отвернувшимся от него, под личиной притворной жестокости и ненависти, в итоге достигая цели; и восклицает: “... Именно моя личина открыла вам глаза и именно моя притворная ненависть пробудила ваши сердца. И теперь вы любите меня ...”. Перейдя от созерцания судеб человеческих к проповеди своего понимания существа разнообразных философских и религиозных проблем, Д. строил собственное философское вероучение по типу романтического миросозерцания, дающего чувство нравственной перспективы для освобождения от утилитаризма мира, “... где утрачено значение и смысл многих ценностей ...”. Полагая, что преображение общества становится возможным лишь с изменением человеческой природы, Д. основным объектом своего внимания как писателя и мыслителя сделал человека и “... его положение в мире, сущность и назначение человека, цель и смысл человеческого существования, основные стихии человеческого духа и страсти его души ...”. Это наиболее полно отражено в профетической трилогии, куда должны были войти эссе “Пророк”, эссе “Сад пророка” и не написанное эссе “Смерть пророка”. Все произведения этого цикла - о мире человека как о мире тайн. В эссе “Пророк” философ-поэт Аль-Мустафа, толкователь жизни, перед отплытием на остров, где он родился, говорит горожанам Орфалеса о всем том, что “... лежит между рождением и смертью ...”: о любви, о браке, о детях, о даянии, о еде и питье, о труде, о радости и печали, о домах, о одежде, о купле и продаже, о о преступлении и наказании, о законах, о свободе, о разуме и страсти, о боли, о самопознании, о учении, о дружбе, о словах, о времени добре и зле, о молитве, о наслаждении, о красоте, о религии и о смерти. Веря в бесконечную духовную эволюцию человека, Д. в речи Аль-Мустафы вкладывает свои представления о моральном идеале, способах разрешения проблем “Подлинного” и “Неподлинного”, нравственных критериев Добра и Зла. Вера эта объяснима особенностями романтизма Д., его стремлением к “... вечно становящемуся, подвижному и гибкому, еще не застывшему, не определившемуся в быстротечном потоке жизни ...”. Все определенно законченное Д. считал нежизненным, не способным к дальнейшему развитию: “... и нить, уводящая в бесконечность, пресекается ...”. Д. использует образы кристалла и тумана: “... жизнь и все живое зарождается в тумане, а не в кристалле ...”. Для Д. человек - вечный странник по жизни, как вечно движущемуся вперед шествию. Аль-Мустафа беседует с жителями Орфалеса о “... шествии жизни, движущемся к бесконечности в величии и в гордом смирении ...”. Аль—Мустафа говорит о том, что главная задача человека - в самосовершенствовании, самопостижении, в обретении внутреннего единства, сопричастности каждого поступкам и намерениям другого. Бездействие есть “... выход из шествий жизни ...”. Аль-Мустафа проповедует: “... Всегда говорили вам, что труд - проклятье и работа - тягость. А я говорю вам: когда вы трудитесь, вы исполняете часть самой ранней мечты земли, уготованную вам в те времена, когда эта мечта родилась, и, работая, вы истинно любите жизнь. А возлюбить жизнь через работу - значит приблизиться к глубочайшей тайне жизни ...”. Последние годы жизни Д. тяжело болел. За месяц до ухода Д. была издана его стихотворная драма-миф, философская поэма “Боги земли”, которая является одним из эталонов современной “космологической” поэзии. Поэма написана свободным стихом в духе модернистской экспериментальной поэтики американского имажизма начала 20 века, понимавшего поэтическое творчество как реализацию “... каталогов образов и гирлянд метафор ...”. По тексту поэмы сложно судить о том, какой религии принадлежат ее действующие лица - древние Боги, беседующие о человеке. Да и не столь это существенно для Д., синтезирующего в своем творчестве самые разнообразные религиозные воззрения. Для него эти три “... землею рожденных бога, Титаны – Вершители жизни - ...” скорее “... метафоры начал Добра и Зла ...” в “... век затмения богов ...”. Д. писал: “... три Бога Земли в моей поэме символизируют три изначальные стихии в человеке – желание власти, желание управлять великим миром и Любовь, величайшее желание Здесь и Сейчас ...”. Действие поэмы происходит ночью. В символике Д., ночь – это “... знак творимой и творящей жизни, как великое обещание, родительница еще не бывших дней, ... молчаливая хранительница тайн живого космоса, начал и необузданных стихий природы, вместилище всего невоплощенного и незримого. В безмолвии ночи открывается стремительный ритм вечного движения жизни, которая не знает постоянства, освобождается от всего старого, застывшего и отталкивающего, утверждает новое и влекущее, пролагает пути в неизведанное ...”. Дух жестокого Первого Бога устал от “... всего, что суще ...”, осознавания обреченности на одиночество. Первый Бог “... тяготится своей изначальной целью и в горечи сердца своего готов к самозакланию и в неутолимой печали ищет и не находит смерти ...”. Второй Бог, между которым и “... безграничной вечностью нет ничего, кроме наших порывов, еще не обретших формы, и побуждения к ним ...”, нуждается в человеке, которого сам же и отринул, для того, чтобы “... осознать, явить себя, самоосуществиться ...”. Юный Третий Бог говорит: “... Я говорю, о невнемлющие братья, // ... Но слух ваш полнится вашими лишь словами. // Я молю вас узреть вашу славу и славу мою, // А вы отвращаете лица и опускаете веки, // А вы сотрясаете ваши престолы. // Владыки, вы правите миром горним и миром дольним, // Сами собою связаны вы, и ваше вчера ревнует к вашему завтра, // Сами собою измучены вы, и в речах изливаете гнев, // И хлещете мир громами ! // ... Молю вас: услышьте песню Его /человека – С.С./...”. Третий Бог страстно упрашивает Первого и Второго “... внять зову человека, который сквозь радость и боль, через любовь отыскивает “душу жизни”, взглянуть с высот на мир, услышать песнь юного певца, узреть счастливый танец девы-плясуньи, восчувствовать восторг ...” Любви. Поэма “Боги Земли”, пишет В.Марков, “... продолжает эпические традиции как англо-американской поэзии от Дж.Мильтона, П.Б.Шелли у У.Блейка до Т.С.Эллиота, Э.Паунда и У.Б.Йейтса, так и староарабской поэтической классики. ... Существеннейшая для мысли и поэзии Д. идея истории людей как трагического процесса, выраженная в поэме на языке мифа посредством космической образной символики, проводится через изображение отношений творения и творца на принципах взаимосвязи мироздания, романтической диалектики, конечного и бесконечного, раскрывающих себя одно через другое ...”. Одним из отличительных свойств творчества Д. как типичного примера синтеза культур Востока и Запада является его заинтересованность в иных культурах. Среди мыслителей и деятелей культуры, чей духовный опыт оказал на него определяющее влияние, Д. называл Ж.-Ж.Руссо, Р.Вагнера, Г.Ибсена, С.Стриндберга, К.Г.Юнга, А.Бергсона, О.Родена, У.Джеймса, а также Л.Андреева, Л.Толстого, Ф.Достоевского и др. Повлиявшие на Д. учения Запада (от античных и до ему современных), а также учения Древнего Востока сочетались в его мировоззрении с учениями Востока Арабского. И только способности Д. к тотальному синтезу в мышлении давали ему возможность проникаться духом различных, несхожих на первый взгляд идей. В этюдах об аль-Газали и Ибн Сине (наиболее близком для Д. староарабском мыслителе) он пытался отыскивать родство, параллелизм и взаимодополнения в различных философско-культурных традициях. Д. также написал этюды о арабских писателях и философах Ибн аль-Фариде, аль-Маарри и Д.Зейдане. Кроме лирико-философских этюдов, в творчестве Д. впервые появились такие новые для арабской романтической литературы того времени жанровые формы, как стихотворение в прозе и эссе. Д. также писал притчи, рассказы, афоризмы, литературные письма друзьям. Произведения Д. являются выдающимся памятником арабской романтической литературы и философии. Организация ООН по вопросам образования, науки и культуры (ЮНЕСКО) провозгласила год столетия со дня рождения Д. (1983) годом Д. и включила его в число крупнейших представителей “класса 83-го года” вместе с М.Лютером, Л.Эйлером, Стендалем, Р.Вагнером, К.Марксом и Ф.Кафкой, каждый из которых “... по-своему способствовал формированию культурной самобытности своего народа, но в то же время их творчество имеет универсальное значение ...”.